Почему в Чечне всё либо очень хорошо, либо очень плохо и что с этим делать
Глава Чеченской республики Рамзан Кадыров утверждает: «Сегодня Чечня по всем направлениям — лидер в Российской Федерации». Регион действительно выделяется по многим показателям, отраженным в федеральной статистике. Так, в Чечне официально меньше всего сирот, почти не случается самоубийств, а еще там активнее всего в стране поддерживают действующую власть. В то же время среди чеченских жителей больше всего в России людей с инвалидностью и пропавших без вести, а убийства в регионе почти не раскрываются. «Важные истории» изучили шесть главных чеченских «статистических аномалий» и узнали у экспертов, о чем могут говорить эти данные.
Что не так с чеченской статистикой
Александр Черкасов, председатель совета Правозащитного центра «Мемориал»*:
С начала нулевых у нас нет каких-либо полных и заслуживающих доверия сведений о населении в Чечне. Например, в 1997–1999 годах в республике проходила перепись населения, причем не такая, как сейчас, когда по бумажкам переписали больше 100 %. Тогда жителей опрашивали в каждом домовладении, заполняли переписные листы. В результате получилось около 800 тысяч человек.
А потом началась вторая чеченская война и массовый исход жителей. Настолько массовый, что только в Ингушетию уехали более 300 тысяч человек. Они возвращались медленно, потому что даже после окончания боевых действий в Чечне было неспокойно — люди исчезали. В 2002 году прошла новая перепись, которая показала, что в республике живет уже больше миллиона человек. Как такое может быть? Конечно, был какой-то естественный прирост, люди медленно возвращались, но для такого результата нужно было вернуть туда беженцев несколько раз.
Такие восхитительные результаты возможны по нескольким причинам. Конкретно здесь были и политические (показать, что у нас все в порядке, все умершие воскресли, а беженцы вернулись), и электоральные (у нас много избирателей, и все они голосуют правильно). И не забываем про бюджетные расходы: у нас много людей — давайте деньги. В результате достоверных данных мы не имеем, и в условиях, когда никаких независимых источников нет, нам остается только развести руками.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
Во время работы в этом регионе я столкнулась с тем, что там ни одна цифра не соответствует действительности, начиная с количества населения. Оно завышено, на самом деле там живет меньше людей. Льготные категории граждан тоже завышены: таким образом бюджет республики получает деньги, которые потом выплачиваются «мертвым душам», а на самом деле оседают в карманах сотрудников пенсионных фондов и других чиновников, которые распоряжаются такими выплатами.
С цифрами из Чечни сложно работать, потому что там вольно обращаются со статистикой и приукрашивают некоторые показатели. Причины в разных случаях разные, но причина номер один — это желание хорошо выглядеть. Причина номер два — стремление получить как можно больше денег из федерального бюджета.
Пропавшие без вести
В Чечне практически невозможно найти пропавшего человека. Местные правоохранительные органы находят около 20 человек в год — это 1 % от всех исчезнувших, минимальный показатель среди российских регионов. При этом, по официальным данным, ежегодно в Чечне пропадают без вести 110 человек на каждые 100 тысяч жителей. Это в четыре раза больше, чем в среднем по стране.
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
Я думаю, что в реальности пропавших еще больше, потому что не все обращаются в правоохранительные органы. Но если заявление есть, его обычно принимают, потому что это никого ни к чему не обязывает. Как показывает практика, в Следственном комитете от подобных заявлений ломятся стеллажи, но никто ничего не делает, потому что все понимают, что произошло.
Очень много случаев исчезновения людей — это на самом деле внесудебные расправы, которые устраивают кадыровцы и чеченские правоохранительные органы. Человека задерживают или вызывают на допрос, после чего он пропадает. Официальная версия каждый раз такая: его допросили, отпустили, а он после этого то ли в Сирию уехал, то ли в горы ушел. Мы все понимаем, что, скорее всего, с этим человеком что-то произошло в полиции. Ну либо почему-то после чеченской полиции все уезжают в Сирию.
В соседних республиках такой картины нет, потому что определяющую роль в этой аномалии играют именно внесудебные расправы. Это особенность исключительно Чеченской республики.
Александр Черкасов, председатель совета Правозащитного центра «Мемориал»:
110 человек на 100 тысяч населения — это даже маловато, потому что в сумме там исчезло порядка пяти тысяч человек. Если поделить на население, получится около 500 пропавших [на 100 тысяч] — в пять раз больше. Это эхо войны, так называемая контртеррористическая операция, которая в значительной степени сводилась к государственному террору, то есть к похищениям людей, их содержанию в секретных тюрьмах, пыткам, внесудебным казням и сокрытиям тел. Они все не найдены.
«Знаете, сколько случаев насильственного исчезновения доведено до приговора? Четыре. Безнаказанность 99,9 %».
Знаете, сколько таких случаев доведено до приговора? Четыре. Два раскрытых дела в отношении федералов и два в отношении кадыровцев — всё. Четыре приговора по делам о насильственных исчезновениях с начала второй чеченской войны при пяти тысячах пропавших. Безнаказанность 99,9 %. Неудивительно, что это вылезает в статистике.
Такие дела остаются в фокусе общественного внимания. Это одна из главных послевоенных травм — исчезнувшие люди, которых не похоронили. Есть матери, которые до сих пор поддерживают в порядке постель сына, потому что он может завтра вернуться. И все об этом помнят. Закрытие каждого такого дела сразу вызывает возмущение родственников, которые требуют расследования.
Убийства
В Чечне самая низкая раскрываемость убийств в стране. С 2016 года здесь раскрыли только 50 % таких преступлений — это почти в два раза меньше, чем в среднем по России. По этому показателю республика может соперничать только с соседней Ингушетией — там раскрываемость на том же уровне; а остальные регионы ушли далеко вперед.
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
Отчасти это можно объяснить чеченскими традициями. Дело в том, что в Чечне многие преступления регулировались в рамках так называемого обычного права, когда представители родов или тейпов (вид социального объединения у нахских народов — ингушей и чеченцев, — основанный на единых интересах и территориальной общности. — Прим. ред.) встречались и каким-то образом улаживали конфликт, руководствуясь чеченскими адатами (то есть обычаями, неофициальными традиционными бытовыми нормами. — Прим. ред.). Формально это заканчивалось как нераскрытое преступление, потому что люди отказывались общаться с правоохранительными органами и выдавали это за бытовой случай, приведший к смерти. Так было даже в советское время, отчасти это сохраняется и сейчас.
Хорошую статистику по этому показателю в Грозном довольно сложно «нарисовать». Она основана на документах и цифрах, которые докладываются в Москву, причем сразу в несколько ведомств. Ну а что такого? Не раскрывают и не раскрывают. Как видите, это никого не беспокоит.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
В Чечне фиксируются не все случаи насильственной смерти. Если бы в отчетность попадали все, то реальный уровень убийств в республике был бы выше (в Чечне официально происходит меньше всего убийств в России — около одного на 100 тысяч человек. — Прим. ред.). Некоторые регистрируют, потому что есть труп, но заведомо [дело] никогда не раскроют. Речь, например, о так называемых убийствах чести или о случаях, когда человек попал к силовикам, а потом родным вернули его тело.
Инвалидность
В Чечне продолжает расти доля людей с инвалидностью — республика лидирует по этому показателю как минимум последние пять лет (данные в реестре доступны с 2017 года). По состоянию на 2021 год в эту категорию входили более 16 % чеченских жителей. Люди с инвалидностью в Чечне моложе, чем в других регионах: большинству из них от 30 до 50 лет, тогда как средний российский инвалид, как правило, старше 60 лет.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
Пособие по инвалидности — это деньги, на которые живут люди. Очень много чеченцев живут на пенсии и социальные выплаты, потому что в республике практически нет работы. Занятость есть только в бюджетном секторе. Сотрудники пенсионного фонда берут взятки за оформление инвалидности. Это стоит безумных денег — от 300 тысяч рублей и выше, и люди согласны платить, потому что они понимают, что в итоге будут пожизненно получать пособие от государства.
Официально такой уровень инвалидности объясняется военными действиями. Но я знаю случаи, когда реально пострадавшие люди, ставшие инвалидами, не могут получить этот статус. Им тоже приходится платить взятки, а таких денег у них нет. Зато инвалидность получают те, у кого деньги есть, — совершенно здоровые состоятельные люди, потому что, как говорится, любая копеечка в кассу.
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
В республике действительно много реальных инвалидов. Это связано с двумя прошедшими войнами. Давайте не будем забывать, что Чечню бомбили, Чечню обстреливали тяжелой артиллерией и реактивными ракетами. Под обстрел попадали и населенные пункты. Естественно, в результате боевых действий осталось огромное количество искалеченных людей.
По Чеченской республике был нанесен страшный психологический удар, и это тоже влияет на состояние здоровья. На протяжении нескольких лет люди жили в боевой обстановке и постоянном стрессе, у них не было доступа к нормальному медицинскому обслуживанию. В результате в военный и послевоенный период на свет появились инвалиды детства, которые еще долго будут жить и портить статистику Чеченской республике.
Люди и сейчас продолжают жить в состоянии постоянного страха. Совершенно непонятно, в чем ты завтра провинишься и в связи с чем к тебе придут кадыровцы. Рамзан Ахматович к любому негативному эпитету через запятую добавляет определение «пособник террористов». Люди, севшие пьяными за руль, — пособники террористов; люди, которые занимаются целительством, — тоже пособники террористов. В результате этих людей подвергают репрессиям, могут сжечь их дом, продержать их несколько месяцев в подвале, а то и убить. Республика постоянно живет под этим стрессом, и все это отражается на здоровье.
Выборы
Чечня демонстрирует максимальную поддержку действующему режиму: кандидаты от власти набирают почти в два раза больше голосов, чем в среднем по России. На каждых федеральных выборах Владимир Путин и «Единая Россия» получают здесь максимальный среди всех регионов результат, близкий к 100 %. Система дала сбой только один раз — на выборах президента в 2018 году, но даже тогда Путин набрал в республике больше 90 % голосов. Чечню опередили три региона: Тыва (91,9 % «за»), Крым (92,1 %) и Кабардино-Балкария (93,3 %).
Александр Черкасов, председатель совета Правозащитного центра «Мемориал»:
Сколько будет дважды два? Сколько надо. С выборами ровно так и есть. Любой показатель, который становится важным индикатором и отправляется наверх, будет сфальсифицирован. Потому что все знают, что по этому показателю будут оценивать регион.
Любая подобная статистика, будь то результаты выборов, перепись населения или число заболевших коронавирусом, отражает совсем не то, что должна отражать. В результате она перестает быть контуром обратной связи, который нужен для грамотного управления и исправления ошибок. А поддельные данные будут накапливаться. Когда-нибудь с ними придется разбираться, как, например, со сведениями о сталинских репрессиях, но это еще один повод не раскрывать реальную статистику.
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
Здесь рисуют 100 % ровно по тем же причинам, по которым это происходит во всех остальных регионах. Я даже не думаю, что это требование федерального центра. Каждому губернатору хочется показать любимому президенту или любимой партии, что их регион самый патриотичный, самый верный и преданный. Если голоса на месте — значит, тут правильно ведется идеологическая работа и губернатор справляется.
Всё работает как у всех, просто в Чечне больше инструментов для оказания давления на население, а контрольные механизмы — например наблюдатели — работают гораздо слабее. Я там работал в качестве наблюдателя, у меня был подписанный [председателем Центральной избирательной комиссии Эллой] Памфиловой документ, но меня всё равно никто не стеснялся. Я видел, как на избирательный участок приходит представитель какого-нибудь многочисленного семейства с пачкой паспортов, штук 15, и голосует за всех. Все знают, что так нельзя — и они, и я, — но они всё равно так проголосуют. Кроме того, проголосуешь не так — могут начаться неприятности. Тебя запишут во фронду, а от фронды до пособников террористов в Чеченской республике полшага.
Самоубийства
На протяжении последних пяти лет в Чечне сохраняется самый низкий уровень самоубийств в России — меньше одного случая на 100 тысяч человек. Похожие показатели демонстрируют и соседние республики: Ингушетия, Северная Осетия и Дагестан. В среднем по стране фиксируют около 11 суицидов на 100 тысяч человек.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
В первую очередь здесь имеет значение религиозный фактор. В Чечне и в целом на Кавказе живут верующие люди, ислам в значительной степени определяет их жизнь. Самоубийство в исламе — большой грех. При этом в Чечне обычно не проводится вскрытие и обследование тел, так что сложно понять, от чего именно умер человек. Это позволяет скрывать, в частности, и самоубийства. Я знаю три случая самоубийств женщин, которые не попали ни в какую отчетность.
Эта небольшая доля, которая все-таки есть [в статистике], — скорее всего, это не чеченцы, там ведь живет и русскоязычное население. А чеченцы будут скрывать самоубийство родных, потому что с точки зрения религии и традиций это считается позором.
Дети-сироты
Чечня — регион с наименьшим числом детей-сирот в России. В республике зафиксировано всего 46 сирот на 10 тысяч детей, что в четыре раза меньше, чем в среднем по стране. Это характерно для всего региона: в первую десятку российских субъектов с самым низким уровнем сиротства входят все шесть республик Северного Кавказа. По данным Минпросвещения, в Чечне нет ни одного детского дома, а всем детям, потерявшим родителей, нашли приемную семью или устроили их под опеку.
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
С сиротами в Чечне все действительно гораздо более благополучно, чем в центральной России. Там очень сильные родственные связи. Если у ребенка погибли родители, его берут на воспитание ближайшие родственники. А ближайшими родственниками там считаются такие, с которыми я, например, никогда в жизни не виделся и даже не знаком: троюродные тети, дяди, бабушки. Всегда найдутся представители рода, которые заберут этого ребенка к себе. А отдавать его на воспитание в детский дом для чеченцев совершенно немыслимо, это просто позор.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
Как такового сиротства там действительно нет — когда дети попадают в детский дом, как в других регионах. Но дети, формально рожденные в браке, принадлежат родственникам по мужской линии. Поэтому, если отец умирает, детей забирают на воспитание родственники по его линии. Это очень частая ситуация: мама жива, папа умер, но ребенок живет с родственниками отца и не видит свою мать. Это такие социальные сироты, которые, по сути, живут с чужими людьми. Они накормлены, одеты, обуты, но за ними никто не следит, никто не занимается их развитием, никто не любит. Конечно, это не детский дом, но я вижу в этом нарушение прав ребенка, потому что настоящей семьи у таких детей нет.
Можно ли вообще верить статистике из Чечни?
Игорь Каляпин, правозащитник, член Совета по правам человека:
Я думаю, что эти «чеченские аномалии» опровергают слова о том, что есть ложь, есть наглая ложь, а есть статистика. Дело в том, что Чечня — действительно особый регион, в котором действительно должны быть особые показатели. Чечня отличается даже от своих соседей. Во-первых, в силу своей культурно-исторической самобытности: там всегда был очень обособленный этнос, сильно держащийся за свою культуру. А во-вторых, в силу того, что республика пережила две войны и сейчас управляется очень, скажем так, необычным человеком с необычным представлением о праве. В результате там действует другой режим права и управления, нежели во всех остальных субъектах России.
Александр Черкасов, председатель совета Правозащитного центра «Мемориал»:
Не стоит отправлять всё в мусорку, даже если это мусорные данные. Как ни странно, какие-то показатели могут быть вполне реальными. В первую очередь потому, что они, по мнению властей, ни на что не влияют.
«Мы ничего не знаем о Чечне. Если мы не будем понимать, что там происходит, регион будет все больше отдаляться от России».
Но без знания «полевого материала» очень трудно понять, откуда берется та или иная аномалия. Здесь нужен внимательный, любящий взгляд на регион и много полевой работы, иначе вы можете неверно интерпретировать какие-то наблюдения или цифры, которые на первый взгляд кажутся очевидными.
Елена Милашина, журналистка «Новой газеты»:
Мы ничего не знаем о Чечне, и это очень плохо для жизни страны. Мы не знаем, что там думают люди, чем они болеют, от чего умирают, как относятся друг к другу, как питаются, как живут их дети — мы ничего этого не знаем.
Если мы не будем понимать, что происходит в этом регионе, он будет все больше отдаляться от России. Со статистикой мухлюют во всей стране, и это действительно большая проблема, потому что мы ничего о себе не знаем. Но в Чечне нет ни одной цифры, которой я бы поверила. Это действительно черная дыра.
*Правозащитный центр «Мемориал» внесен в список НКО, выполняющих функции «иностранных агентов». По закону мы обязаны это указывать. «Важные истории» считают, что такие законы противоречат Конституции России.
При участии Сони Савиной
Редактор: Александра Зеркалева
